В первые дни французского вторжения султан никак себя не проявил. Между тем, в Каире происходили бурные события. Ибрагим-бей, один из двух (вместе с Мурад-беем) «египетских дуумвиров», собрал на совет всю каирскую знать. Там были мамелюкские беи, улемы и другие вожди, на время забывшие про внутренние распри. Присутствовал турецкий наместник. Из своей резиденции в Гизе прибыл Мурад-бей, и именно его поставили во главе мамелюкского войска.

Известия о первых неудачах заставило беев и шейхов взяться за организацию обороны столицы. Тысячи людей строили укрепления. Чтобы прокормить их, ввели специальный налог. Купцы делали пожертвования, а духовенство устроило шествие со знаменами, музыкой и молитвами.

Ослов в середину!

19-го июля члены экспедиции увидели великие пирамиды.

«Они казались тремя огромными скалами», – пишет Наполеон. Здесь мамелюки надеялись остановить пришельцев.

Тем временем, французский речной флот, значительно уступавший вражескому по численности, медленно поднимался по Нилу. По мере возможности, на суда передавали больных и переутомленных. Туда же Бонапарт отправил Бурьенна и тех, «которые не носили оружия… и не могли быть полезными в сражениях, и на лошадях коих можно было посадить несколько человек».

Корабли не могли все время двигаться параллельно армии, поскольку парусам требовался постоянный ветер в нужном направлении. Флотилия то опережала войско, то отставала.

У Шубрахита сражались не только пехотинцы и кавалеристы, но и моряки: пять кораблей французов против семи мамелюкских. Бой перешел в рукопашную схватку. Солдаты, матросы, ученые – все проявили себя в этот день.

«Монж, Бертолле, секретарь Бурьенн, находившиеся на флотилии, в момент опасности вели себя хладнокровно и безропотно», – отметил Наполеон.

Членам Комиссии по наукам и искусствам пришлось взяться за оружие, участвовать в рукопашной схватке – где безопасность, обещанная главнокомандующим? Многие ученые были шокированы невниманием со стороны военных. Но до наук ли было тем в тревожные июльские дни?

Побоище продолжалось больше трех часов. Наконец, Бонапарт смог выделить полевую артиллерию для поддержки флота. В полдень мусульманский флагман был взорван удачным выстрелом французской пушки.

«В продолжение одиннадцати дней, – вспоминает Бурьенн, в то время пассажир шебеки Перре, – мы вынуждены были питаться только арбузами и водою, ежеминутно подвергаясь выстрелам арабов и феллахов».

Уже первые стычки показали ошеломляющее превосходство французов в тактике ведения боя. Ведь обычно 10 000 мамелюков не боялись атаковать в чистом поле 50 000 пеших османов, а здесь они всюду оказывались битыми.

Уж ни колдун ли вождь французов? Он будто держит своих солдат связанными толстой белой веревкой! Его называли также «отцом огня» – так смертоносна была артиллерия «неверных».

20-го июля армия отдыхала, затем Бонапарт дал приказ о подготовке к решающему бою.

21-го в два часа ночи армия выступила в поход, рассеяла авангард мамелюков, а в восемь утра «тысячи солдатских глоток испустили крик радости при виде четырехсот минаретов Каира».

Их не обманули, это действительно чудесный город, светлый и сверкающий великолепием!

Каир замер в ожидании. Отцы, матери, жены, дети арабских воинов и мамелюков верили в победу своей многочисленной армии. Они заняли правый берег Нила, чтобы наблюдать за решающей битвой. Местные жители думали, что в случае поражения станут рабами европейцев.

Ибрагим-бей так описал французские войска: «Неверные, которые пришли сюда сражаться с нами, имеют ногти длиной в один фут, огромные пасти и свирепые глаза. Это дикари, обуреваемые Иблисом (дьяволом), и они идут в бой, скованные цепями».

Построившись в пешие дивизионные каре, имевшие по шести рядов в строю, прикрыв уязвимые места этих четырехугольников пушками и ротами гренадер, французы приготовились отразить атаки храбрых всадников. В каре укрылись и ученые, и кавалерия, и обозы с лошадьми и мулами, и сам главнокомандующий со своим штабом.

Пустынная равнина, покрытая редкими пальмами, стала ареной легендарного и экзотического боя, в котором стойкость и выучка солдат революционной Франции взяли верх над первобытным фанатизмом всадников Аллаха.

Бой был «асимметричным» – пехота против элитной кавалерии.

Наполеон всегда уважительно относился к противнику. О главнокомандующем мамелюками Мурад-бее, славившемся опытностью и колоссальной физической силой, он отозвался так: «Природа наделила его величием, блестящим мужеством и проницательностью. Он охватил мысленным взором все поле сражения с таким искусством, которое сделало бы честь самому законченному полководцу».

Бонапарт, стоя посреди каре генерала Дюгуа, также видел всю «шахматную доску» и призвал соратников хранить выдержку перед грядущей угрозой.

(Прошло тринадцать с половиной часов с начала этого длинного и жаркого дня – выдержка, в самом деле, требовалась незаурядная!)

Он воскликнул: «Солдаты, сорок веков взирают на вас с вершины этих пирамид!»

«… Наполеон сознавал, – пишет английский историк Арнольд Тойнби, – что прикоснулся к струне, звук которой способен тронуть даже невежественное сердце самого грубого солдата… Можно быть уверенным, что Мурад-бей… и не подумал подбодрить своих нелюбознательных товарищей аналогичным напоминанием».

Своим призывом Бонапарт напомнил соратникам, что они – представители нации Вольтера и Руссо, что любой француз – философ, и, кроме того, – еще и личность, делающая Историю!

Наконец, в половине четвертого мамелюки со страшными криками бросились в атаку против двух каре. Они стреляли из шести видов оружия: из ружья, мушкетона и двух пар пистолетов. Одну пару они носили на седельной луке, другую – на груди. Копье нес один из ополченцев, следовавших за ними пешком.

Помогая друг другу, французские легионы отразили наскоки, перестроились в штурмовые колонны, отрезали врагу пути отступления и не оставили кавалеристам иного исхода, кроме как спасаться вплавь по Нилу.

Мамелюки тонули, французы расстреливали их в воде. Пехота азиатов и африканцев под началом Ибрагим-бея так и не вступила в бой. Потеряв 29 человек убитыми и 260 раненными, Бонапарт разгромил огромную армию.

К ночи Мурад-бей отступил и приказал сжечь суда, на которых находились сокровища Египта. Золото и камни конных феодалов, жертв трагедии, вовсе не ушли с ними на тот свет, а стали добычей победителей. Еще несколько дней солдаты вылавливали трупы мамелюков, на многих из них находили по 200—300 золотых монет.

Хотя дул сильный северный ветер, флотилия не появлялась. Бонапарт беспокоился. Наконец, пришла весть от контр-адмирала Перре: суда сели на мель, нужно ждать подъема воды.

Население Каира, предчувствуя перемену власти, грабило дома беев. Шейхи прислали депутацию во главе с заместителем паши в Гизу, где находился Бонапарт. Теперь он – «султан Кебир» (Великий султан).

«Жители Каира, я доволен вашим поведением… Я пришел, чтобы уничтожить род мамелюков, защищать торговлю и коренных жителей страны. Пусть все, кто охвачен страхом, успокоятся; пусть те, кто удалился, – вернуться. Пусть моление происходит сегодня, как обычно… Не бойтесь за свои семьи, дома, имущество и особенно за религию пророка, которого я люблю… Будет созван Диван из семи лиц, которые соберутся в мечети Вер…»

23-го и 24-го июля Бонапарт принимал многочисленные депутации знати, выражавшей ему свою покорность. Он имел блестящего переводчика – «гражданина Вантюра, который провел 40 лет в Константинополе и различных мусульманских странах; это был первый востоковед Европы; он переводил все его речи с легкостью и изяществом и таким образом, чтобы произвести нужный эффект».

25-го июля главнокомандующий въехал в Каир и выбрал для себя дом Эльфи-бея, на площади Эзбекия, на окраине города. Позднее архитектор Лепэр изменит его планировку и построит красивую лестницу – жилище станет по-настоящему французским. Европейцы, жившие в Каире (французы, венецианцы и англичане), предоставили хорошую мебель. Дом имел красивый сад.